 Александр Чубарьян Книга втораяПаутинаАвтор идеи
Паук работал триста лет, ПрологСингапур, 8 августа 2008 года Как время-то бежит. Совсем недавно мы сидели в подвале интерната, а сегодня вокруг нас стены кабинки колеса обозрения, которому очень подходит название «чертово». Еще каких-то несколько лет назад ковырялись в песочницах бэйсика, а сегодня кодим на си плюс плюс и ассемблере. Еще вчера у него не было ни одного друга, кроме меня, а сегодня на встречу со мной он привел дашнаков в качестве своих телохранителей. Теряюсь в догадках, что он стремился этим доказать. Мы поднимаемся медленно, с едва заметными остановками. В глаза мне бросается рекламный щит вдалеке. Несколько иероглифов. На мгновение зажмуриваю глаза, а когда снова открываю их, со щита на меня смотрят латинские буквы. Sacred carved letters... дальше не успеваю разглядеть. Наверняка реклама какой-нибудь очередной секты, духовному лидеру которой, как водится, открыты истины, до которых по непонятным причинам не доперло все остальное человечество. Здесь этих сект по десять штук на каждый окрепший и неокрепший ум. И у каждой свои слова, свои иероглифы, своя истина. Тем, кто клюет на удочку аферистов, я завидую только в одном — они все еще не разучились верить людям. Жрецам, гуру, наставникам — просто людям. А я уже давно никому не верю. Разучился. В последний мой приезд в Сингапур один из подобных адептов какого-то там учения зачем-то рассказал мне длинную притчу про крестьянина, который спас змею от смерти и в итоге погиб от ее укуса. А я зачем-то выслушал эту историю и даже не заснул во время повествования. Притча — все, что осталось в моей памяти от той бессмысленной поездки, и я до сих пор не могу врубиться в ее мораль. Что должен был сделать крестьянин? Не спасать змею? Добить? Или он должен был погибнуть, потому что так было записано в Книге Судеб? А может, все дело в траве, которую крестьянин скосил за день до этого? Не скосил бы — и прошел мимо, не заметив змею, подыхающую в зарослях. Черт! Басни Крылова куда понятнее и яснее, чем эти древние истории с многослойными философскими подтекстами и контекстами. Ладно. На чем мы там остановились? — А я думал, что ты уже сдох. Или гниешь в тюряге. Не похоже на встречу двух братьев, да? Вообще-то слова эти должен был бы произнести я, а не он. Процедить, выплюнуть сквозь зубы, чтобы он понял: никто не забыт, ничто не забыто. Но я не чувствую к нему ненависти. Раньше была, да. Теперь ее не то чтобы нет — она перестала быть актуальной. У меня просто нет времени на любовь и ненависть. Ценности изменились, и я давно простил его за то, что он когда-то сделал. М‑м‑м... если, конечно, это можно назвать прощением. Кабинка «взмыла» уже метров на пятнадцать, и мне следовало бы хоть что-нибудь уже произнести, как-то продолжить разговор. Сказать что-то вроде: «Я тоже рад тебя видеть», например. Или: «Такая же фигня, браза». А еще лучше сразу перейти к сути. Только не сидеть истуканом, размышляя о притчах и прощении. Молчание затянулось, и теперь я теряю очки с каждой секундой. Странно на самом деле. Я столько ждал этой встречи, а теперь не знаю, что сказать. Может, спросить его, думал ли он, что будет делать со своей кредиткой, если мы не договоримся? А мы ведь, скорее всего, не договоримся. Или поинтересоваться, соорудил ли он схрон, в котором лежат патроны, соль, спички, тушенка и прочая ерунда? Наверное, стоит вспомнить какую-то историю из нашего с ним общего прошлого. А может, надо сразу перейти к делу и выяснить, чего он хочет и какую готов заплатить цену. Да, так и сделаю. В конце концов, времени у меня немного. «Ты ведь пришел сюда, чтобы начать войну? — спрошу я его сейчас. А когда он вопросительно или как-то там уставится на меня, добавлю: — Уверен, ты собрал уже много солдатиков, которым не суждено вернуться из боя». Он, вероятно, скажет, что я‑де лезу в чужой огород или что не понимаю, что творю, и тому подобное. На что я отвечу ему: «Мы оба знаем, для чего ты здесь. Не юли! Ты знал, что увидишь здесь меня. И ты пришел не договариваться, как хотят того твои друзья, а наоборот, сделать все для того, чтобы мы не договорились. Ты все еще хочешь отомстить мне, хотя я давно тебя простил за твои гнусные дела. Тебе нужна война». Он, наверное, начнет отнекиваться и говорить, что ничего личного здесь нет, но я перебью его и скажу что-нибудь вроде: «Так вот, я тебя обрадую. С вами никто не собирался договариваться. Мы готовы к войне и начнем ее после того, как гарант закроет встречу. Так что еще раз подумайте насчет огорода, прежде чем тявкать». Нечего церемониться с ним. Я действительно простил его за прошлое, но не собираюсь прощать его действия в настоящем. Набираю в грудь воздух, чтобы произнести первую заготовленную фразу. Странно. Немного кружится голова, а еще я чувствую небольшую тревогу. Я списываю это на высоту, несмотря на то что никогда ее не боялся. Где-то внутри начинает шевелиться подозрение: дело вовсе не в высоте, — но я тру пальцами виски, и тревога улетучивается вместе с сомнениями. Ветер толкает кабину в этот момент, несильно, но достаточно для того, чтобы палец соскользнул с моего виска и непроизвольно зацепил веко. Линза выпадает из глаза и приземляется на мое колено. Замирает на ворсинках заморской ткани, слабо поблескивая в лучах солнца. Вот же дерьмо! Факир был пьян, и фокус не удался. Несколько секунд мы оба смотрим на линзу, потом я небрежно стряхиваю ее в сторону. Тогда он поднимает голову и смотрит мне в глаза. Он знает, что такое предметы. Я понимаю это, глядя на него. И он теперь знает, что у меня есть предмет. И, скорее всего, догадывается какой. Что ж... это ничего не меняет, он только лишь чуть раньше узнал о своем поражении. Как это там, в песенке: Лиса, смеясь, порвала Нить, И лопнула вся Сеть. — Теперь тебе не победить, Готовься умереть! У меня лиса, и его игра, по сути, проиграна. Я детектор лжи. Полиграф, которому не требуется задавать вопросы. Если кто-то попытается совершить по отношению ко мне какую-то подлость, я узнаю про нее раньше, чем она окончательно оформится в коварный план в голове моего оппонента. Ну, может, не так скоро... но все равно очень быстро. Меня можно обмануть, предать или подставить только в одном случае — если я это позволю. А я не позволю. Слишком большой груз в прошлом. Наверное, сейчас я многое должен ему сказать, но все и так уже понятно, без слов. Правда, дашнаки за его спиной меня смущают. Что-то в них не то. Мой предмет молчит — никаких видений, никаких предчувствий. Может, это нервное у меня? Паническая атака — кажется, так. Мозг выхватывает нервоз и начинает его крутить в подсознании, не давая при этом сосредоточиться на проблеме. Ничего, лиса поможет в случае чего. Интересно, а если бы у крестьянина из притчи была лиса из серебристого металла, которая меняет цвет глаз и дает возможность знать о любых интригах и опасностях задолго до их свершения, — если бы у крестьянина был этот предмет, смог бы он спастись от змеиных укусов? Наверное, будь у него лиса, он прикончил бы эту змею и до кучи всех остальных змей в округе. И, скорее всего, соседей — от них всегда одни проблемы. Так я и сделаю. Перебью всех змей, а если не получится, то хотя бы вырву им ядовитые клыки. Мне надоело бегать. Надоело искать ответы на вопросы. Я сам смогу решить, какой ответ правильный. Мой. Мы приближаемся к высшей точке колеса, и я наконец решаю нарушить молчание. — Ты ведь пришел сюда, чтобы начать войну? — начинаю я. — Ты... — Нет, — перебивает он меня, — я пришел, чтобы понять, ты управляешь Фрамом или Фрам — тобой. И я снова испытываю приступ необъяснимой паники, и даже чертова лиса, висящая у меня на шее, не может помочь установить причину этого. 
Хакеры-2Паутина
|
Александр ЧубарьянКнига втораяПаутинаАвтор идеи
Паук работал триста лет, ПрологСингапур, 8 августа 2008 года Как время-то бежит. Совсем недавно мы сидели в подвале интерната, а сегодня вокруг нас стены кабинки колеса обозрения, которому очень подходит название «чертово». Еще каких-то несколько лет назад ковырялись в песочницах бэйсика, а сегодня кодим на си плюс плюс и ассемблере. Еще вчера у него не было ни одного друга, кроме меня, а сегодня на встречу со мной он привел дашнаков в качестве своих телохранителей. Теряюсь в догадках, что он стремился этим доказать. Мы поднимаемся медленно, с едва заметными остановками. В глаза мне бросается рекламный щит вдалеке. Несколько иероглифов. На мгновение зажмуриваю глаза, а когда снова открываю их, со щита на меня смотрят латинские буквы. Sacred carved letters... дальше не успеваю разглядеть. Наверняка реклама какой-нибудь очередной секты, духовному лидеру которой, как водится, открыты истины, до которых по непонятным причинам не доперло все остальное человечество. Здесь этих сект по десять штук на каждый окрепший и неокрепший ум. И у каждой свои слова, свои иероглифы, своя истина. Тем, кто клюет на удочку аферистов, я завидую только в одном — они все еще не разучились верить людям. Жрецам, гуру, наставникам — просто людям. А я уже давно никому не верю. Разучился. В последний мой приезд в Сингапур один из подобных адептов какого-то там учения зачем-то рассказал мне длинную притчу про крестьянина, который спас змею от смерти и в итоге погиб от ее укуса. А я зачем-то выслушал эту историю и даже не заснул во время повествования. Притча — все, что осталось в моей памяти от той бессмысленной поездки, и я до сих пор не могу врубиться в ее мораль. Что должен был сделать крестьянин? Не спасать змею? Добить? Или он должен был погибнуть, потому что так было записано в Книге Судеб? А может, все дело в траве, которую крестьянин скосил за день до этого? Не скосил бы — и прошел мимо, не заметив змею, подыхающую в зарослях. Черт! Басни Крылова куда понятнее и яснее, чем эти древние истории с многослойными философскими подтекстами и контекстами. Ладно. На чем мы там остановились? — А я думал, что ты уже сдох. Или гниешь в тюряге. Не похоже на встречу двух братьев, да? Вообще-то слова эти должен был бы произнести я, а не он. Процедить, выплюнуть сквозь зубы, чтобы он понял: никто не забыт, ничто не забыто. Но я не чувствую к нему ненависти. Раньше была, да. Теперь ее не то чтобы нет — она перестала быть актуальной. У меня просто нет времени на любовь и ненависть. Ценности изменились, и я давно простил его за то, что он когда-то сделал. М‑м‑м... если, конечно, это можно назвать прощением. Кабинка «взмыла» уже метров на пятнадцать, и мне следовало бы хоть что-нибудь уже произнести, как-то продолжить разговор. Сказать что-то вроде: «Я тоже рад тебя видеть», например. Или: «Такая же фигня, браза». А еще лучше сразу перейти к сути. Только не сидеть истуканом, размышляя о притчах и прощении. Молчание затянулось, и теперь я теряю очки с каждой секундой. Странно на самом деле. Я столько ждал этой встречи, а теперь не знаю, что сказать. Может, спросить его, думал ли он, что будет делать со своей кредиткой, если мы не договоримся? А мы ведь, скорее всего, не договоримся. Или поинтересоваться, соорудил ли он схрон, в котором лежат патроны, соль, спички, тушенка и прочая ерунда? Наверное, стоит вспомнить какую-то историю из нашего с ним общего прошлого. А может, надо сразу перейти к делу и выяснить, чего он хочет и какую готов заплатить цену. Да, так и сделаю. В конце концов, времени у меня немного. «Ты ведь пришел сюда, чтобы начать войну? — спрошу я его сейчас. А когда он вопросительно или как-то там уставится на меня, добавлю: — Уверен, ты собрал уже много солдатиков, которым не суждено вернуться из боя». Он, вероятно, скажет, что я‑де лезу в чужой огород или что не понимаю, что творю, и тому подобное. На что я отвечу ему: «Мы оба знаем, для чего ты здесь. Не юли! Ты знал, что увидишь здесь меня. И ты пришел не договариваться, как хотят того твои друзья, а наоборот, сделать все для того, чтобы мы не договорились. Ты все еще хочешь отомстить мне, хотя я давно тебя простил за твои гнусные дела. Тебе нужна война». Он, наверное, начнет отнекиваться и говорить, что ничего личного здесь нет, но я перебью его и скажу что-нибудь вроде: «Так вот, я тебя обрадую. С вами никто не собирался договариваться. Мы готовы к войне и начнем ее после того, как гарант закроет встречу. Так что еще раз подумайте насчет огорода, прежде чем тявкать». Нечего церемониться с ним. Я действительно простил его за прошлое, но не собираюсь прощать его действия в настоящем. Набираю в грудь воздух, чтобы произнести первую заготовленную фразу. Странно. Немного кружится голова, а еще я чувствую небольшую тревогу. Я списываю это на высоту, несмотря на то что никогда ее не боялся. Где-то внутри начинает шевелиться подозрение: дело вовсе не в высоте, — но я тру пальцами виски, и тревога улетучивается вместе с сомнениями. Ветер толкает кабину в этот момент, несильно, но достаточно для того, чтобы палец соскользнул с моего виска и непроизвольно зацепил веко. Линза выпадает из глаза и приземляется на мое колено. Замирает на ворсинках заморской ткани, слабо поблескивая в лучах солнца. Вот же дерьмо! Факир был пьян, и фокус не удался. Несколько секунд мы оба смотрим на линзу, потом я небрежно стряхиваю ее в сторону. Тогда он поднимает голову и смотрит мне в глаза. Он знает, что такое предметы. Я понимаю это, глядя на него. И он теперь знает, что у меня есть предмет. И, скорее всего, догадывается какой. Что ж... это ничего не меняет, он только лишь чуть раньше узнал о своем поражении. Как это там, в песенке: Лиса, смеясь, порвала Нить, И лопнула вся Сеть. — Теперь тебе не победить, Готовься умереть! У меня лиса, и его игра, по сути, проиграна. Я детектор лжи. Полиграф, которому не требуется задавать вопросы. Если кто-то попытается совершить по отношению ко мне какую-то подлость, я узнаю про нее раньше, чем она окончательно оформится в коварный план в голове моего оппонента. Ну, может, не так скоро... но все равно очень быстро. Меня можно обмануть, предать или подставить только в одном случае — если я это позволю. А я не позволю. Слишком большой груз в прошлом. Наверное, сейчас я многое должен ему сказать, но все и так уже понятно, без слов. Правда, дашнаки за его спиной меня смущают. Что-то в них не то. Мой предмет молчит — никаких видений, никаких предчувствий. Может, это нервное у меня? Паническая атака — кажется, так. Мозг выхватывает нервоз и начинает его крутить в подсознании, не давая при этом сосредоточиться на проблеме. Ничего, лиса поможет в случае чего. Интересно, а если бы у крестьянина из притчи была лиса из серебристого металла, которая меняет цвет глаз и дает возможность знать о любых интригах и опасностях задолго до их свершения, — если бы у крестьянина был этот предмет, смог бы он спастись от змеиных укусов? Наверное, будь у него лиса, он прикончил бы эту змею и до кучи всех остальных змей в округе. И, скорее всего, соседей — от них всегда одни проблемы. Так я и сделаю. Перебью всех змей, а если не получится, то хотя бы вырву им ядовитые клыки. Мне надоело бегать. Надоело искать ответы на вопросы. Я сам смогу решить, какой ответ правильный. Мой. Мы приближаемся к высшей точке колеса, и я наконец решаю нарушить молчание. — Ты ведь пришел сюда, чтобы начать войну? — начинаю я. — Ты... — Нет, — перебивает он меня, — я пришел, чтобы понять, ты управляешь Фрамом или Фрам — тобой. И я снова испытываю приступ необъяснимой паники, и даже чертова лиса, висящая у меня на шее, не может помочь установить причину этого.
Хакеры-2Паутина
|
Паутина
